медведев феликс николаевич микоян нами артемьевна екатерина фурцева главная женщина ссср
Медведев Феликс Николаевич, Микоян Нами Артемьевна Екатерина Фурцева. Главная женщина СССР
268 Руб.
Медведев Феликс Николаевич, Микоян Нами Артемьевна Екатерина Фурцева. Главная женщина СССР
480 Руб.
Медведев Феликс Николаевич, Микоян Нами Артемьевна Екатерина Фурцева. Главная женщина СССР
480 Руб.
Медведев Феликс Николаевич, Микоян Нами Артемьевна Екатерина Фурцева. Любимый министр
388 Руб.
Микоян Нами Артемьевна, Медведев Феликс Николаевич Неизвестная Фурцева. Взлет и падение советской королевы
190 Руб.
Аджубей Алексей Иванович, Микоян Нами Артемьевна, Шепилов Дмитрий Тимофеевич Фурцева. Екатерина Третья
241 Руб.
Мирская Татьяна Анатольевна Мальвина в поисках свободы: Хроника частной жизни Екатерины Фурцевой
190 Руб.
Мальвина в поисках свободы Хроника частной жизни Екатерины Фурцевой. Мирская Т. (Октопус)
469 Руб.
Описание:
Эта книга написана пианисткой и музыковедом Нами Микоян - дочерью расстрелянного в 37-м году Артема Геуркова (бывшего первым лицом Аджарской АССР), племянницей Григория Арутинова (16 лет возглавлявшего компартию Армении), невесткой Анастаса Микояна (члена Политбюро с 1935 года), затем женой замминистра культуры СССР В. Кухарского, а также матерью известного рок-музыканта Стаса Намина. Она видела и знала многих известных политиков: Сталина, Берию, Молотова, Хрущева; музыкантов и композиторов: Шостаковича, Хачатуряна, Щедрина, Рихтера. "Я была микроскопической частицей этой системы, она давила на меня всю жизнь, но я старалась этого не замечать". В своих воспоминаниях Нами Микоян не придерживается хронологии событий, она пишет о людях, которых видела, о своей жизни и о жизни близких. И, невзирая на сказанное в предисловии о нежелании обращаться к документам, "пытаться анализировать время и поступки", все же делает и то, и другое. СССР изображен в книге скалистой и холодной - на манер кавказского края - страной, где ветер, ратуя за равенство, не терпел башен и высоких деревьев, а иные поговаривали о том, что пора пригладить гористую местность, взорвать горы, чтобы они не торчали так высокомерно: "Меня долго давил этот страх. До перестройки. Вот так во всем - немножко отходишь от общепринятого, и возникает трагедия". И где, конечно, искусства и науки объявлены были вне закона, так как слишком обидно и раздражительно для честных невежд видеть задумчивость грамотея и его слишком толстые книги: "Сколько ненаписанного мы не прочли, мир не увидел". Ее память разделяет прошлое на два периода, отличавшихся друг от друга ценностями, людьми и принципами: до 37-го года и после. "...я помню время, когда талантам давали дорогу, поддерживали, вероятно, не всех, но заметных, и это тоже было советское время". Должно быть, такая позиция объясняется не только грустными семейными историями, обстоятельствами, сломившими ее близких. "37-й на плечах тех, кто остался жив", - говорит ее тетя, верившая в честность и справедливость партии так же сильно, как и все их родственники. И слово "система", особенно часто используемое автором, синонимично большой серой и неприступной стене, во время строительства которой до 37-го года погибло все же меньше людей, чем после. 3-е издание, дополненное.